Поставьте на черное - Страница 99

Вид у Пеструхина был далеко не радостный.

– Чтоб ему сгореть, этому роману… – тихо простонал он. – Знал бы, что все так обернется, разве стал бы… Денег хотел заработать, Хичкок недоделанный! Меня, Яков Семенович, лоточник знакомый надоумил… он на углу Феоктистова и Энгельса торгует, может, видели?… Очень хорошо, говорит, всякие монстры и вампиры сегодня продаются. Маньяки разные, нечисть… Вот я и подумал: литератор я или нет? Раз стихи пишу, неужто такую штуку не сотворю? Раз-раз – и написал. Инке подарок хотел купить, дубина стоеросовая… Знаете, сколько киоскер получает в месяц? Два раза в «Былине» у нас пообедать, и то если заказывать что подешевле.

– Представляю, – сказал я. – А по специальности устроиться не пробовали? Или не нужны больше Воронежу хирурги?

– Воронежу не нужны больше поэты, – хмуро проговорил Пеструхин. – Никитина и Кольцова городу за глаза хватает, даже Мандельштам ссыльный – третий лишний… Чего уж рассуждать про какого-то Пеструхина! – Иннокентий вымученно усмехнулся. – А по специальности, как вы говорите, я могу запросто устроиться. Могу, но не хочу… Боюсь, понимаете?

– Не очень, – ответил я. – Вы же сами говорили, что все симптомы…

– Все симптомы пропали, – подтвердил Пеструхин шепотом. – Сейчас никаких рецидивов, но вдруг?… Вдруг это вернется? Главный мне: «Разрез!» – и я перережу скальпелем горло больному… Ужас! Иногда я себя уговариваю: забудь, успокойся, будет полный порядок. Все наши давно устроились, у всех семьи, дети – и ничего. Но все равно: как вспомню Ника… Идиотство, конечно, только я из-за этого и к Инке своей боюсь насовсем переезжать. Люблю ее, как не знаю уж кто, стихи ей посвящаю десятками… и вру ей, господи, вру про наследственный тремор! Она мне верит, она не медик… Только представлю себе – ночь, она мне говорит: «Поцелуй меня, Кеша…» – и тут я начинаю ее душить! Я был во второй парадигме, понимаете, Яков Семенович? Во второй! Те все – в первой, Ник – в третьей, ему больше всех досталось… Он ведь, пока его снайперы не сняли…

Иннокентий закрыл лицо руками, словно собирался разрыдаться. Я вновь испытал острое желание срочно, немедленно, сию же секунду встретиться лицом к лицу со Старцем, заглянуть ему прямо в глаза… Нет-нет, в глаза ему смотреть как раз не стоит, как Медузе Горгоне. Просто подойти к нему вплотную, взять за горло… Спокойнее, Яков Семенович, возьмите-ка лучше себя в руки. Без нервов. Ну, раз-два-три.

– Вы, наверное, думаете, что я чокнулся, – прошептал Иннокентий. – Это все очень похоже на бред, я понимаю. Парафрения с конфабуляцией… Полный букет…

Я положил руку на Кешино плечо, и его дрожь передалась мне.

– Вся наша жизнь похожа на бред, – вполголоса утешил я киоскера. – Так что, все в порядке. Для психа вы, Иннокентий, слишком здраво рассуждаете… И потом, вы ведь не разводите котов?

– Котов? – переспросил Пеструхин. Я почувствовал, что потихоньку его можно привести в себя. Так, теперь немножко юмора, Яков Семенович.

– Есть в Москве один писатель, – важно объяснил я, – который таким способом экранирует психополя… Очень помогает, говорит. Особливо при выключенном холодильнике.

– Коты помогают? – вновь повторил Иннокентий и, забыв про клятву Гиппократа, невольно улыбнулся. Пока еще неуверенно.

– Они самые, – закивал я. – Черные, с хвостами.

Эпизод из жизни прозаика Ляхова оказался более чем кстати. Отвлекшись от своих скорбных воспоминаний, Пеструхин чуть приободрился. По сравнению с мощным ляховским психозом его теперешний нервный срыв выглядел даже не очень солидно. Такой легкой простудой на фоне двусторонней пневмонии.

– Холодильник-то зачем отключать? – несмело полюбопытствовал Иннокентий. В его вопросе проскользнул живой интерес. Браво, Яков Семенович, да вы сам лекарь! Успокаиваете не хуже седуксена.

– А как же! – Изображая Ляхова, я старательно напыжился. Разумеется, было чистейшим свинством наговаривать лишнее на ближнего своего, даже шизанутого Ляхова. Но чего только не сделаешь в терапевтических целях! В конце концов, психозом больше, психозом меньше… И я продолжил: – Для запаха, говорит. Вонь, говорит, отгоняет злых духов и чуждые психоизлучения.

Пять минут смеха, если верить нелюбимому мной журналу «Здоровье», заменяет человеку кусок хлеба с маслом. Коли так, мы с Пеструхиным для поднятия нашего настроения умяли по парочке смеховых бутербродов. По ходу дела я придумал еще несколько прибабахов Ляхова, произведя его из простых и скромных кандидатов в психушку – прямо в доктора шизофренических наук.

– Веселая у вас профессия, Яков Семенович, – посочувствовал мне Пеструхин, когда я умолк.

– Помрешь со смеху, – немедленно согласился я. – Было бы у меня время, я бы вам, Кеша, порассказал про наших гауляйтеров. Прямо-таки заводная публика. Смешнее их только столичные издатели… Кстати, а почему вы именно «Тетрис» выбрали? Не «Политекст», не «Унисол», а «Тетрис»? Вы кого-то там знали?

Умный Иннокентий сообразил, что я от шуточек перешел к делу.

– Никого не знал, – ответил он. – Просто название понравилось. У моей Инки на работе стоит компьютер, так этот «Тетрис» – ее любимая игра… Вот я и решил: пошлю-ка рукопись именно туда. Специально узнал в библиотеке, что до 73-го года у нас можно брать для перевода любую вещь… Ну, и написал им в самом первом своем письмишке: дескать, автор – американский, роман 70-го года, перевод – мой собственный. Вещь занимательная, хотите – печатайте. Запаковал рукопись вместе с письмом, отправил и стал ждать. И вот недавно подхожу я к книжному лотку и вижу…